После весьма долгого пути по коридорам управления в сопровождении старшины, который заметил: «У нас принято держать руки за спиной, когда идете в СИЗО или оттуда в управление», – я оказался в следственном изоляторе. Знакомство с тюрьмой КГБ началось с обыска. Вещи с сумкой взяли на хранение, даже заставили отдать шнурки от полуботинок. «Идиоты», – только и подумал я.
Тот же старшина провел меня в камеру, предварительно зайдя в служебное помещение, где мне выдали матрас и комплект постельного белья. «Скоро мы вам принесем ужин», – сообщил старшина. На что я ответил: «Спасибо, оставьте себе, меня уже накормили». Когда дверь в камере закрылась за моей спиной, я оглядел это «экзотическое место для ночлега» и подумал: «Это то, о чем я не мог даже и мечтать». Спецоперация КГБ по задержанию особо опасного государственного преступника СССР, который хотел передать свою рукопись на Запад для ее публикации, где не содержалось никаких государственных секретов, завершилась успешно. Все участники этой спецоперации получили награды и звания с повышением по службе.

На следующее утро меня разбудил дребезжащий звонок следственного изолятора КГБ и через какое-то время оконце – «кормушка» в двери открылось и в нем показалось пухлое лицо «вертухая». Лицо известило: «Вставайте, скоро будет завтрак». «Спасибо, обойдусь без завтрака», – отмахнулся я, но интуиция подсказывала, что спать мне не дадут. Пришлось встать, умыться и готовиться к новой жизни. От завтрака я отказался и лег на заправленную постель. Вспомнилась армейская жизнь, опыт которой теперь пригодился. Часы у меня забрали и можно было лишь догадываться – который час. Время тянулось медленно потому что делать было абсолютно нечего. Я лежал на постели и смотрел в потолок. Через какое-то время загремел засов двери, звук поворачивания в ней ключей, и в дверях показался старшина из охраны изолятора: «Вставайте. Вас вызывают на допрос». Опять прогулка по длинным коридорам, в завершении которой старшина открывает дверь теперь уже в другую комнату управления. За столом сидит уже другой чекист в штатском, а не тот, что был вчера. Он показывает жестом на соседний пустой стол и стул: «Присаживайтесь, Герман Викторович. Разговор будет у нас долгий. Вы напрасно отказались от завтрака, это вам никак не поможет». После короткой паузы он добавил: «Фамилия моя Исаев, звание – майор КГБ. Меня направило в органы руководство моего завода, где я работал инженером. У меня такое же высшее техническое образование, как и у вас. Так что мы должны понять друг друга. Хочу вам предложить чай и бутерброд с ветчиной, чтобы вы чувствовали себя, извините за каламбур, – как дома». «Ну-ну, – подумал я, – мягко стелим, жестко спать… Только пути-дороги у нас разные, инженер-майор Исаев». Не дожидаясь ответа, майор включил электрический чайник и достал с полки массивного книжного шкафа тарелку с бутербродом.

Через несколько минут чайник закипел, и майор заварил щепотку индийского чая в граненом стакане с подстаканником, зачерпнув чай маленькой ложкой из коробочки. Он поставил стакан с чаем вместе с тарелкой, где лежал бутерброд, на стол передо мной и вернулся на свое место. Я посмотрел на это «гостеприимство» с легкой иронией и не преминул съехидничать: «Там кроме чая ничего нет?». «А что там может быть?» – удивился майор. «Не знаю, – мне хотелось его встряхнуть, – а что было в чае в Красной стреле?».

«Что там могло быть?» – еще больше удивился майор. «Вот и мне интересно, если после того чая мне стало плохо и для ваших агентов это стало поводом для ареста», – пришлось ему пояснить. «Это ваши фантазии, – отмахнулся майор, – никаких наших агентов там не было». Спорить с ним, как и отказываться от чая и бутерброда не имело смысла, поскольку теперь начинался новый этап жизни и противостояние огромному репрессивному аппарату тоталитарного государства. Для сопротивления требовались силы и на долгий период времени. Майор выждал завершение моей легкой трапезы и продолжил, выложив передо мной лист бумаги: «Вот постановление прокурора об аресте и содержании вас под стражей до конца следствия и суда». «Ничего удивительного, это ваш прокурор», – мне очень хотелось его разозлить. «Это советский прокурор, действующий в рамках закона, – безмятежно отреагировал следователь, – и должен вас огорчить, мы нашли все копии вашего пасквиля». Он приподнял два открытых пакета на своем столе. Это стало для меня самой неприятной и болезненной новостью. «Вот сволочи, – подумал я, – нашли все-таки… Трехлетний труд коту под хвост». Меня эта находка расстроила гораздо больше, чем арест и нахождение в этом здании, однако вида не подал. «Как же так? – полезли мысли. – Ну, дома — это понятно, но у Ирины?».

«Настраивайтесь на чистосердечное признание, – завел речь майор, – это облегчит вашу вину». «Признание в чем?» – спросил я. «В том, что вы изготовили и хранили у себя пасквиль, который намеревались опубликовать за рубежом, тем самым нанося урон престижу нашей страны и компартии», – продолжал майор. «Во-первых – это не пасквиль, а рукопись, во-вторых – после этой публикации советская власть бы рухнула?» – поинтересовался я. «Рухнуть бы она не рухнула, – спокойно парировал майор, – но ущерб был бы нанесен большой. Мы это квалифицируем как антисоветская агитация и пропаганда, статья 70-я уголовного Кодекса РФ». «Интересно, кого же я агитировал?» – снова спросил я. «Вот это и придется нам установить», – резюмировал майор. «Тут нечего устанавливать, – препираться и отнекиваться дальше не имело смысла, – написал это я и что дальше? В нашей Конституции записано, что у нас свобода слова». «Да, но там не сказано, что вы можете быть свободны после некоторых своих слов, – отшутился майор, – после обеда с вас возьмут отпечатки пальцев и сделают фото. Это требуется при возбуждении уголовного дела». «Мне непонятно – почему нельзя сразу поставить точку и закрыть дело моим признанием, что это моя рукопись?» – возник резонный вопрос. «Мы так не работаем, – обескуражил меня следовать, – мы должны провести экспертизы, выяснить все причины преступления, установить доподлинно вашу причастность к преступлению… Ваше заявления будет оформлено, но может быть вы себя оговариваете?». «Во как копают», – подумалось не без издевки.

Процесс пошел, машина закрутилась. На следующий день меня перевели в другую камеру, где уже сидел другой подследственный, который, как мне объяснили и доказали в зоне – был подсадной уткой, чтобы узнать о моих контактах «на воле». Поскольку у меня не было никакой подпольной организации и такие контакты отсутствовали, то все это оказалось бесполезными усилиями чекистов. Каждый день, кроме субботы и воскресенья приходилось ходить на допросы, где задавались дурацкие вопросы. То, что можно было сделать за неделю, растянули на два с лишним месяца. Утром в 6 часов подъем, потом завтрак, прогулка в маленьком специальном дворике с вышкой наблюдения и поход к следователю, обед и опять допросы. Психологическая экспертиза, подтвердившая мой здравый рассудок, почерковедческая экспертиза, признавшая мои поправки в рукописи и что-то еще, ничего не значащее. Наконец-то все было готово для судебного фарса и меня повезли в городской суд Ленинграда. В первый день судья зачитывала обвинительное заключение, чекисты сочинили целых три тома. На второй день суда, как раз в день моего рождения, мне зачитали приговор. В зале кроме моих родителей и Ирины сидело несколько незнакомых людей, очевидно, чекистов для создания атмосферы открытого судебного заседания. Мое последнее слово было короткое и конкретное – свою вину я не признал, как и факт агитации, однако авторство не отрицал. После того, как судья огласила приговор в 4 года лагерей строгого режима и 2 года ссылки, мне захотелось рассмеяться, но Ирина расплакалась. Мне пришлось приободрить ее, помахав рукой и показав пальцами жест V (victory). Охране это не очень понравилось. Наше свадебное путешествие в Одессу, куда были куплены билеты еще до моей поездки в Москву, откладывалось на шесть лет.