Действительно, ехали мы недолго и вскоре машина остановилась. Раздались чьи-то голоса и послышалось, как открываются ворота. Автозак въехал куда-то внутрь. «Выходи, приехали», – солдат открыл дверь «кармана», это такой мини-отсек на одного с сиденьем, где толком не повернуться, и выпрыгнул из машины, за ним последовал я. Автозак стоял в маленьком «предбаннике» между двумя воротами к которому примыкало здание охраны. Мы вошли в это здание и состоялась передача документов со мной в приложении начальнику охраны, после чего я проследовал с ним в другое здание уже внутри зоны. «Все новоприбывшие проходят здесь карантин, – пояснил мне капитан, – как правило, несколько дней. Сейчас мой помощник вас досмотрит, мы выдадим вам белье и можете располагаться. Постель у вас забирать мы не будем, но спать днем не разрешается». Во время досмотра моих вещей, дежуривший прапорщик, увидев среди моих продуктов твердокопченую колбасу, заявил: «Колбаса у нас в ИТК не положена…». В этот момент в одной из камер ШИЗО раздается громкий голос с южным акцентом: «Нэ отдавай им колбасу, он врет! Все можно…». Я лишь пожал плечами и положил колбасу обратно в свой пакет с продуктами. Прапорщик спорить не стал.

ШИЗО состояло из 5 камер – три одиночные, одна общая на 4-х человек и одна рабочая. Меня препроводили в дальнюю одиночную камеру, где при опущенных нарах сложно даже повернуться – размером где-то 2,5 м на 1,5 м и нары занимали половину этого пространства. Через какое-то непродолжительное время раздался звонок, означавший подъем для всех узников штрафного изолятора, и тот же голос с южным акцентом поинтересовался: «Сосед, вы откуда и какая статья?». «Семидесятая, из Ленинграда», – односложно ответил я. «Я из Тбилиси, тоже семидесятая, меня звать Вахтанг, скоро в зоне познакомимся», – добавил мой собеседник. «Разговорчики», – строго прикрикнул дежурный по ШИЗО. Больше говорить мы не стали. Дни тянулись медленно, хотя мне и принесли две книги из библиотеки зоны, которые я наугад попросил. Через неделю меня вывели наконец-то в зону и дежурный провел меня в двухэтажное каменное здание, где располагалось все – спальное помещение, медсанчасть, столовая, комната отдыха. Первое, что поразило – зона утонула в снегу. Горы снега высотой до второго этажа здания, похоже, что снег отсюда никогда не вывозили, а лишь чистили дорожки для прохода и небольшую площадку, очевидно, для построений. Шла последняя декада марта и весной даже не «пахло». За забором с колючкой высилась шахта и над зоной висел хмурый морозный день северного Урала.

Дежурный по зоне провел меня в спальное помещение и показал кровать: «Располагайтесь, завтра с вами будем решать – на какую работу направить». Когда он ушел, я огляделся – на кроватях висели таблички с именами, среди которых я увидел знакомые имена, как Глеб Якунин, о нем слышал по «Голосу Америки». Когда дежурный ушел, ко мне подошли двое пожилых зэка и поздоровались. «Где народ?» – слегка удивился я. «На работе все в первую смену, скоро придут», – улыбчиво пояснил один из них. В довольно просторном помещении стояло три ряда железных кроватей – два ряда с одной стороны и один ряд с другой. У каждой кровати стояла тумбочка для личных вещей, а между кроватями имелся неширокий проход. «Надо осмотреться», – решил я и пошел обследовать зону, как кот обнюхивает свое новое жилище. На втором этаже было пусто и стоял лишь теннисный стол, далее комната отдыха с телевизором, упрятанным в деревянную коробку с замком, чтобы нельзя было делать настройки. Потом шли небольшие закрытые комнаты, похожие на офисы. На территории зоны располагалось еще одно одноэтажное деревянное строение, где разместилась баня, прачечная, каптерка для длительного хранения личных вещей и магазинчик. «Не густо, – подумал я, – но всяко лучше, чем в тюрьме. Жить можно». Ничего и близко к тому, как эта зона представлялась ранее или как ее описывал Солженицын.

Едва успел я все осмотреть и устроиться, как послышался за дверью казармы (лучше спальное помещение называть именно так) топот ног, дверь открылась и в казарму ввалилась большая серая масса людей в сапогах, черных телогрейках и таких же черных брюках. Вместе с черными потертыми шапками на голове это походило на какую-то грязно-серо-черную декорацию, а не на одежду. В это время я сидел у своей тумбочки и заканчивал разбирать какую-то мелочь. Толпа на мгновение остановилась у входа, словно в недоумении, а потом почти все подошли ко мне, чтобы поздороваться. Тогда можно было различить умные глаза и лица, не лишенные интеллекта. Когда они узнали – кто я, откуда и с какой статьей, то возле меня осталось человек десять, дружно изъявивших желание пообщаться и узнать подробности моего дела за чаепитием после ужина. Чуть позже я понял, – такое совместное чаепитие «врагов народа», сидевших за «антисоветскую агитацию и пропаганду» было своего рода ритуальной традицией зоны. Каждого новоприбывшего по этой статье встречали непременно чаем с той нехитрой «закуской» из дешевых конфет и печенья, которая продавалась в местном магазине. Когда мы собрались после ужина в курительной комнате, то стало понятно – это не чай, а мощнейший напиток под названием «чифир». На литр воды была засыпана пачка чая. От ста грамм такого «чая» становилось дурно, словно от стакана водки. Это способствовало откровенному и доверительному разговору. Теперь я был посвящен в политзэки и стал полноправным членом дружного коллектива зоны.

На следующий день меня определили учеником токаря, и я начал выходить вместе со всеми в рабочую зону осваивать азы токарного дела. Это оказалось несложно, и лагерная жизнь пошла своим чередом. В семь часов утра подъем и в одиннадцать вечера отбой. Лагерь был разделен на три зоны – большую, куда меня определили, рабочую посередине и малую по другую сторону рабочей зоны. Одну неделю мы ходили в рабочую зону в первую смену, а малая зона во вторую, на следующую неделю мы менялись сменами. В мае снег почти весь растаял, и мы начали собирать «подножный корм» или ту траву, из которой можно делать салат. Летом появилась возможность играть в волейбол и мини футбол, а в настольный теннис мы играли постоянно на втором этаже.

Мне каждый день приходили письма от Ирины и родителей, но я мог отвечать только раз в месяц. Ближе к осени я с нетерпением ждал свидания с Ириной и наше бракосочетание. Первое длительное свидание полагалось только через год после начала срока.

3 сентября представители районного ЗАКСА оформили мое бракосочетание с Ириной после чего нам разрешили уединиться в комнате для свиданий на наш «медовый месяц» длительностью трое суток. На свидании я узнал все подробности обыска у Ирины в квартире после моего ареста. Как она сообщила мне – чекисты не искали копию моей рукописи, а сразу прошли к бельевому шкафу, где она хранилась. То есть, они побывали в квартире до моего ареста и нашли то, что хотели. Три дня пролетели мигом и мне удалось даже попить пива, потому что надзиратели не знали, что в железной банке с иностранной надписью Heineken не сок, как заявила Ирина. 30 октября вместе со всеми политзэками, сидевшими по семидесятой статье, я объявил однодневную символическую головку в знак протеста против отказа властей признать нас политзаключенными. За что получил 10 суток штрафного изолятора. В последний день моей отсидки в ШИЗО в одной камере с украинцем, эстонцем и грузином мы услышали по радио известие о смерти Генерального секретаря КПСС Леонида Брежнева. Нашему ликованию не было предела, и надзиратель не мог заставить нас замолчать. Следующий год заключения не принес никаких сюрпризов. Ко мне приезжали представители КГБ из Ленинграда с предложением написать помилование, которое будет положительно рассмотрено, как они заверяли, и я смогу выйти на свободу уже по истечении половины срока. Это предложение было отвергнуто, поскольку мне надо было признать свою вину. Второе длительное свидание осенью 1983 года с Ириной уже не было столь лирическим, как первое, и после него я стал готовить себя морально к длительной голодовке в знак протеста и отказу от работы, о чем намеревался объявить опять же в день политзаключенного 30 октября, и Ирина должна была сообщить об этом иностранным корреспондентам.

Все состоялось по плану. Начальство зоны и КГБ тоже не дремало и вкатило мне ПКТ (помещение камерного типа) на шесть месяцев. Это уже было серьезно. Голодовка продолжалась 12 дней и когда я начал уже терять контроль над происходящим, руководство зоны дало мне понять, что меня будут завтра кормить насильно через шланг, если я не прекращу голодовку. Пришедший для беседы чекист настоятельно просил меня снять голодовку, пообещав внеочередное короткое свидание с женой, внеочередную посылку и перевод в санчасть для восстановления. Подумав немного, я решил принять это предложение и снять голодовку, все равно этим мало чего бы добился, а моя смерть стала бы для родителей и Ирины большим шоком. Меня тут же перевели в санчасть с усиленным питанием, но первые дни я приходил в себя и мало что ел. Почти две недели у меня был «курорт» – вставай, когда хочешь, на работу идти не надо. Посылку от Ирины чекист принес в своем портфеле и там были запрещенные для передачи в зону продукты – шоколад, икра, колбаса твердого копчения и многое другое. Кое-кто из моих друзей – солагерников и «семидесятников» не понял такой поворот событий, решив, что я пошел на сговор с чекистами. В ПКТ меня все равно вернули и до следующего мая я там плел металлическую сетку еще с одним диссидентом.

После ПКТ меня вернули уже не в большую, а в малую зону, где сидело чуть меньше 30 человек. Там сразу почувствовал какой-то дискомфорт, привыкнув к большой зоне. Длительное свидание откладывалось на полгода из-за того, что сидел в ПКТ, а там уже и ссылка была на подходе. Перед 30 октябрем меня вызывает на беседу чекист с одном вопросом: «Вы опять будете объявлять голодовку?». «Конечно, – уверил я его, – но я могу передумать, если вы переведете меня обратно в большую зону». «Хорошо, мы подумаем, – ответил тот, – если вы откажетесь от голодовки, мы решим этот вопрос». Как правило, чекисты в таких мелких делах не обманывали. Голодовку я не объявил и в начале ноября меня перевели опять в большую зону, где снова увидел своих друзей и познакомился с такими замечательными людьми, как Анатолий Марченко и Иосиф Бегун. Это стоило того. Зима в ожидании последнего года зоны пролетела быстро. В июле 1975 года меня забирают в большую медсанчасть при 35 зоне, поделенной на две секции. В то время как раз во второй секции находился перед отправкой на Запад Натан Щаранский, но с ним я так и не познакомился. Почти месяц меня «откармливали» усиленным больничным пайком перед этапом в ссылку. Никакой работы, спи не хочу, читай книги и валяй дурака.