На этап в зонах обычно выдергивают без предупреждения. Так и тут. Однажды вечером заходит дежурный по зоне: «Собирайтесь. Через полчаса на этап». Задавать вопросы: куда и зачем? Бессмысленно, все равно не ответит. Этап на этот раз шел обратно в Пермь, где я оказался один в камере. Пробыл я там, однако, недолго, всего четыре дня, как рано утром опять: «Автозак уже ждет. Собирайтесь». Собирать особо было нечего и вскоре я уже ехал в одиночестве в сопровождении опять же спецконвоя.
К моему удивлению, на этот раз мой этап лежал по воздуху. Самолет из Перми в Свердловск летел совсем недолго, после посадки в самолет наручники с меня сняли. В Свердловске мой конвой отвез меня в местную тюрьму, как они выразились в «камеру хранения», пояснив, что билетов на самолет до Хабаровска пока нет. Теперь мне впервые за все время заключения стало понятно – куда меня этапируют. Так как нормальных камер для меня одного в тюрьме свободных не оказалось, то меня поместили в бокс осужденных на пожизненное или к расстрелу. По сути это был спецбокс особого режима. В камере нельзя было даже толком лечь, когда опускали нары, ее длина составляла менее двух метров. Под нарами находилось отхожее место и в стене торчал краник, но без ручки, – надо было звать надзирателя, чтобы открыл воду. Как и в зоне, сразу послышался голос из соседней камеры, как только дверь закрылась и вертухай ушел: «Сосед, какая статья и сколько дали?». «Семидесятая, этапируют в ссылку», – откликнулся я. «Что это за статья?» – не понял сосед. «Антисоветская агитация и пропаганда», – пояснил я. «А-а… Политик значит, – голос был явно разочарованный, – на волю, значит, катишь». «Ну, не совсем, – не согласился я и решил поинтересоваться, – а у тебя какая статья?». «Сто вторая, дали вышку, сижу вот под кассацией», – сообщил тот и на этом наш разговор закончился.
Промучился в этой камере я всего три дня, но они показались мне вечностью и не представляю – как люди сидят здесь годами? На четвертый день утром кормушка камеры открывается: «Вставай и быстрей умывайся. Конвой ждет». Внутри я возликовал – наконец-то. От завтрака я отказался, а пайку на этап не давали, потому что этап опять самолетом, где кормят. На это раз самолет оказался большой Ту-154, и мы сели в первом ряду. Как и в прошлый раз наручники в самолете с меня сняли. Когда самолет взлетел, и я достал свою небольшую книгу для чтения, которая была на английском, то бортпроводница усмотрела во мне необычного пассажира, хотя я был в ватном бушлате с нашивкой на нем. Она предложила мне дополнительный завтрак, но я вежливо отказался. Самолет летел с посадкой в Братске и дозаправкой, поэтому все пассажиры вышли в здание аэропорта. Мне опять надели наручники, но командир конвоя в звании лейтенанта почему-то застеснялся того, что на мне наручники и предложил закрыть их носовым платком. Улыбнувшись, я отказался от такого предложения и пояснил: «Мне нечего стыдиться». Лейтенант еще больше смутился и ничего не ответил. До Хабаровска мы летели долго и приземлились уже утром следующего дня. Самое удивительное началось после того, как мы вышли из здания аэропорта, – никакой автозак нас не ждал, и мы поехали на обычном автобусе. Понятное дело, что мне опять надели наручники. Автобус до тюрьмы не доехал и два квартала мы шли пешком по городской улице. Солнечный день начала сентября, но в городе стояла жара, поэтому свой бушлат я снял еще раньше и его нес один из конвоиров.
В тюрьме Хабаровска меня оформили весьма быстро и проводили в общую камеру с блатными и уголовниками. Когда я зашел в камеру, где сидело не менее 30 зэков, то все внимание переключилось на меня. Остановившись посередине камеры с матрасом и вещами, я осмотрелся, чтобы понять – где можно расположиться. Ко мне подошел молодой крепыш лет тридцати с наколками на руках, стриженный наголо и тихо спросил: «Сколько накинули?». «Шесть», – коротко буркнул я. Крепыш, который, очевидно, здесь верховодил, поднял брови: «Блатной, что ли?». «Семидесятая», – опять односложно бросил я и добавил, – четыре года строгого, сейчас этап в ссылку, там еще два года». «Что за статья-то?» – удивился крепыш. «Антисоветская агитация и пропаганда», – ответил я. «Не гонишь? – заулыбался крепыш и подал мне руку, – дай пять». Я пожал ему руку, и он показал на шконку внизу, недалеко от окна: «Вон там кидай свои кости, внизу прохладнее, потом перетрем». Вся камера с интересом и настороженно слушала наш разговор. Когда я расстелил свой матрас и устроился – крепыш позвал меня на разговор за большой стол, стоявший посередине камеры, и к нам присоединилось еще двое. На тюремном жаргоне – они, вероятно, «держали всю хату». В камере сидела в основном шпана, которая ждала этапа или на «общак», это года 2-3, или на поселение. Такие «птицы», как я, им еще не попадались, и они меня зауважали.
Жара притомила всех – и блатных и шестерок. Многие сидели в одних трусах на верхних нарах, покрытые потом, но спуститься вниз, где попрохладнее, не позволял статус. В этой компании пришлось отсидеть две недели. Опять же неожиданно в середине дня зашли в камеру и пригласили меня на выход с вещами. Теперь был этап уже другого характера – меня пристегнули наручниками к другому зэку, который следовал туда же в ссылку, куда и я, только за неуплату алиментов. Снова пассажирский самолет, теперь уже поменьше – АН-24, до Николаева–на–Амуре, где нас помещают в небольшое СИЗО в одну камеру, рассчитанную на 4 человека. Жара осталась в Хабаровске, здесь уже прохладней и сидеть вдвоем в камере намного удобнее, хотя я предпочел бы одиночную, – попутчик был человек неинтересный. Просидели мы вместе всего два дня и нас двое конвоиров отвозят опять в маленький аэропорт города, где мы садимся в небольшую двухмоторную Элку – L-410.
Два часа полета над Охотским морем и перед нами открывается восхитительный пейзаж далеких гор в снегу и приближающийся берег. Скользнув над водной гладью, Элка приземлилась на крохотном аэродроме поселка Аян. Когда мы вышли, нас встречали уже пограничники, – здесь была пограничная зона. Начальник конвоя, даже не успел показать документы, как я услышал от старшего наряда пограничников: «Второй Обухов, как я понимаю». «Во как, – подумал я, – не успел прилететь, а уже все знают и встречают». Пограничники, однако, лишь проверили документы и нас забрал милицейский ГАЗик. Наручники уже не надевали – бежать отсюда некуда.
Конвой полетел тем же самолетом обратно, а меня вместе со ссыльным «алиментщиком» довез до милицейского участка поселка младший лейтенант. Грунтовая дорога шла через сопки, менялись пейзажи и хотелось выскочить из машины, чтобы пробежаться по земле, но надо было потерпеть еще чуть-чуть. В райотделе нам предложили переночевать в камере, которую уже не закрывали. На сопки, окружавшие поселок, опускалась ночь, поэтому экскурсия по «достопримечательным местам» переносилась на завтра. Конец сентября в этих краях весьма прохладный и отделение милиции, как и КПЗ (камеры предварительного заключения), отапливались печкой. Самое волнительное заключалась в простом действии – эту печку топили мы сами. Попив чая, заваренного на плите той же печки, и съев бутерброд с рыбой, мы улеглись спать. Утро выдалось солнечным. Меня пригласил начальник райотдела милиции в свой кабинет, разъяснил мне мои права и обязанности, после чего мне оформили удостоверение ссыльного. Перед тем, как покинуть райотдел, начальник дал мне три рубля и попросил вернуть, когда я получу перевод или первую зарплату, спросив как бы между прочим: «Где вы будете ночевать?». «На улице, если ничего не найду», – отшутился я. Он не понял мою шутку: «У нас ночью уже минус, отморозите себе кое-что. Мы должны знать – где вы найдете ночлег. Если не найдете, то предложим в общежитии с другими ссыльными, хотя я уверен, что вам там не понравится».
Выйдя на свободу, хотя до реальной свободы было еще очень далеко, да еще с деньгами, хотелось прыгать и бегать по улицам и сопкам. Первое и самое главное – сообщить моим родителям и Ирине о своем прибытии и запросить какой-то денежный перевод, а заодно и посылку с одеждой. Почта поселка располагалась в маленькой деревянной хате совсем недалеко от райотдела милиции и там пришлось подождать, пока телефонистка соединит меня с моими родными. Телефонный переговорный пункт имел лишь две кабинки, где кроме меня никто не ждал телефонного разговора. Когда телефон задребезжал, я поднял трубку и услышал мамин голос, словно издалека: «Герик, это ты?..». «Да, мам, здравствуй…» – поздоровался я. «Ты где?» – спросила мама. «В Аяне, это Хабаровский край, на берегу Охотского моря…» – ответил я. «Ой, как далеко тебя заслали!» – расстроилась мама. «Ничего, зато здесь очень живописно, сопки и горы вокруг, поселок очень маленький, райцентр…» – успокаивал я. Мы проговорили минут пятнадцать, Ирины не оказалось дома и договорились, что завтра она будет ждать моего звонка, а перевод пятьдесят рублей мне вышлют телеграфом уже сегодня. Первое и самое главное дело было сделано, теперь предстояло ознакомиться с поселком и найти место для ночлега. «Чтобы делал разведчик, оказавшись на моем месте? – подумал я. – Залез бы на сопку, чтобы увидеть весь поселок с высоты и понять – что и где находится?». Так я и сделал, взобрался на близлежащую сопку, откуда открывался вид на весь поселок, распластавшийся в распадке между сопок. Сердце бешено колотилось, как у кролика, которого выпустили из клетки после долгого в ней заточения. Вдобавок к этому, я набросился на бруснику, которой была усыпана вся сопка, и наелся этих витаминных ягод до оскомины. Теперь, имея представление о расположении улиц, а их было всего три, надо было обойти весь поселок пешком.
Через пару часов я уже знал о поселке все – где тут что. В завершении экскурсии решил зайти в районную больницу и поинтересоваться – а вдруг им нужен инженер по медоборудованию? Главврач нашелся без проблем и встретил меня радушно: «Это вы тот политический, которого вчера привезли?». «Да, а откуда вам известно?» – удивился я. «У нас в поселке ничего не спрятать, новость разлетается мгновенно», – дружелюбно ответил доктор. «Меня звать Герман, – представился я, – до ареста я работал в 1-м Ленинградском мединституте инженером». «Интересно, – главврач протянул мне руку, и мы познакомились, – пойдемте в мой кабинет, я угощу вас чаем, поговорим». Проговорили мы минут сорок, к сожалению оказалось, что ни должности, ни вакансии инженера по медоборудованию в больнице нет. Главврач, однако, предложил мне переночевать в одной из пустующих палат больницы, принять душ и отдохнуть, к политическим ссыльным он относился с уважением. «Только не говорите об этом в милиции, – попросил он, – это здесь не поощряется и противоправно». На следующий день моей задачей стоял поиск постоянного ночлега. Идя по улице в направлении гостиницы, услышал скрип тормозов и рядом со мной остановился милицейский ГАЗик, из которого вышел майор и позвал меня: «Герман Викторович, где вы сегодня ночевали?». «Сожалею, но не могу этого сообщить, так меня попросили. Считайте, что на улице», – ответил я прямо. «Вы бросьте свою самодеятельность. Нарушать порядок, установленный для ссыльных, с первого дня не очень хорошо, – досадливо поморщился майор, – у вас тут нет никаких привилегий, хотя вы и не уголовник». «Я постараюсь устроиться в гостиницу, – мне хотелось его утешить, – сегодня я получу перевод и смогу отдать вам три рубля, останется еще на гостиницу». «В гостиницу вас не поселят по вашему документу, – пояснил мне майор, – вам надо будет брать разрешение в районном отделении КГБ». «С какой стати? – не понял я. – Формально вы тут командуете». «Формально, да, – заметил майор, – а фактически – нет. В общем, зайдите к нам через часок».
Майор оказался прав, в небольшой одноэтажной гостинице меня встретила добродушная пожилая женщина, которая всем там распоряжалась и, увидев мой документ ссыльного, только и молвила с сожалением: «Я бы рада вас поселить, но по правилам мы не можем это сделать. Нужен паспорт. Обратитесь в милицию, если они разрешат, то я не возражаю». Пришлось опять идти в милицию, те связались с отделом КГБ и разрешение на временное проживание в гостинице я получил. Один день проживания там стоил недорого – 1 рубль 20 копеек. Меня разместили в крохотном одноместном номере, где кроме кровати и тумбочки ничего не умещалось. Теперь уже я закрывался в номере, а не меня закрывали. «Временное поселение» растянулось на полгода. Следующий шаг моего устройства в поселке заключался в нахождении работы. Если бы не советское законодательство, можно было бы заниматься своими записками о зоне и новой книгой, но все обязаны были работать. Меня направили в Жилкомхоз поселка и там меня словно ждали. «Поскольку у вас высшее образование и я верю, что вы честный человек – поручим вам бензозаправку, – сказал мне начальник ЖКХ, – работа непыльная и там надо работать от силы 2-3 часа. Если кому-то надо бензин после обеда, они всегда вас найдут и подвезут к заправке». Бензозаправка – это сильно сказано. На самом деле на окраине поселка стояли четыре больших резервуара для хранения бензина, которым обеспечивался весь поселок. Трубопроводы от них шли в маленькую будку, где находился кран, который требовал контроля бензина, заливаемого в бак машины. Бензин тек самоходом под давлением того объема, что находился в резервуаре, так что насос не требовался. Заправлялись в основном грузовые ЗИЛы леспромхоза, хотя иногда приезжали газики начальства, но их было немного, а легковые автомобили в поселке вообще отсутствовали – ездить тут некуда. Бензин отпускался по талонам, деньгами никто не рассчитывался. Зима с метелями и снежными заносами прошла быстро, иногда пурга продолжалась день — два и тогда все сидели по домам.
