Как только солнышко в мае пригрело, я направил свои стопы к начальнику поселкового ЖКХ, чтобы решить вопрос с жильем. Тот сразу предложил мне совершенно ветхий дом с прохудившейся крышей и не очень целыми стеклами, где ранее жили ссыльные уголовники. Выбора не было и мне пришлось согласиться, однако выдвинуть непременное условие, что мне дадут все строительные материалы, которые потребуются для ремонта, и иногда помощника. В доме было четыре небольшие комнаты, печь, которая отапливала все комнаты, и две двери – наружу и в самую дальнюю комнату, подходящую для спальни. Туалет, как и у всех – во дворе, воду доставляли водяной цистерной на машине ГАЗ и разливали в бочки, стоящие у домов. Через две недели проживания в этом доме никакого движения со стройматериалами не наблюдалось – привезли несколько досок и все. Я разозлился, потому как лето тут короткое, а работы предстояло много. В один прекрасный день я решил не выходить на работу и когда за мной приехал грузовик леспромхоза, а весь поселок уже знал – где я живу: «Начальник (как все водители меня называли), поехали на заправку». На приглашение водитель услышал совершенно немыслимое: «Передай начальству, что у меня забастовка пока не дадут стройматериалы». Тот обалденно посмотрел на меня и уехал. Примерно через час ко мне влетает капитан КГБ из местного отдела и с порога восклицает: «Герман Викторович, вы что себе позволяете! Какая забастовка? Идите немедленно на работу, весь леспромхоз встанет из-за вас!». «Жилкомхоз обещал мне стройматериалы и пока ничего, – спокойно отвечаю, – лето здесь короткое, а забастовка — это единственный способ работников бороться за свои права». «Дадут они вам эти стройматериалы, – мрачно огрызнулся капитан, – идите на работу». Пришлось поверить и действительно, на следующий день мне отгрузили доски на обшивку дома и рубероид на покрытие крыши. Через месяц дом было не узнать – полностью обшитый вокруг вагонкой, новые окна, новая крыша, новый туалет, хоть и на улице, предбанник перед входом в дом, где можно было хранить дрова зимой и заборчик вокруг дома. Весь поселок ходил смотреть на это чудо – что сделал политический ссыльный из той хибары, которую ему дали. В поселке меня сильно зауважали и стали появляться друзья из местной «элиты».

Внутри дома тоже произошли большие перемены. Все комнаты я обшил деревянной вагонкой, в столовой поставил новый деревянный стол и четыре стула, поставил холодильник, в гостиной – арендованный диван и телевизор, в спальной соорудил нормальную деревянную кровать с двумя матрасами, маленький письменный стол и на стенах висела масса декораций из тех посылок, что приходили мне из Ленинграда от моих родных, получавших посылки от новых друзей в Англии, ФРГ, Испании и других стран. Такого не было ни у кого в этом поселке. Качество жизни изменилось до неузнаваемости. Бригадир местного рыбсовхоза начал приносить мне крабов и красную икру в больших банках в обмен на зарубежные сувениры или водку, которую я не пил, но покупал раз в неделю. Водка в то время являлась своего рода валютой – ее продавали один раз в неделю и по одной бутылке покупателю, помечая это в особом журнале. В кроссовках Пума, джинсах и в куртке с западным логотипом никто в поселке не ходил и народ смотрел на меня с затаенной завистью, это не продавалось даже в Хабаровске.

В середине лета в поселок прибыл еще один политический ссыльный из Львова – католический ксендз, с которым мы сразу подружились. Вскоре он познакомился и подружился с моими новыми друзьями в поселке – семьей учителя физкультуры, семьей зубного врача, библиотекарши. Начали ходит друг к другу в гости, жизнь стала чуть веселее и мне пришлось прервать обет трезвенника – уж больно вкусной оказалась настойка брусники, которую делали тут все, кому не лень. Новый 1987 год отмечали все вместе, страна менялась и все это чувствовали. Однажды в середине марта в субботний день в дверь дома позвонили. Открыв дверь, я увидел на пороге солидного мужчину в дубленке и пыжиковой шапке. Он представился: «Полковник КГБ такой-то… Разрешите войти?». Отказывать полковнику, хоть и не дружественной организации, посчитал – неловко: «Входите». Войдя в дом, полковник сразу пояснил: «Меня послало к вам Главное управление в Москве по одному важному делу». «Какие могут быть дела у Главного управления КГБ к политическому ссыльному?» – усмехнулся я. «Могут быть, могут, вы позволите присесть?» – полковник вытягивал меня на разговор. «Вон вешалка, снимайте вашу шубу, присаживайтесь, – мне приходилось делать усилия над собой и сохранять дипломатическое отношение, – раз вы из Москвы, то придется напоить вас чаем. Ваши коллеги в Ленинграде во время допроса постоянно поили меня чаем. Считайте, что я отдаю долг». Полковник согласно кивнул головой. Когда мы сели за стол, и я разлил по чашкам чай с печеньем из Англии, полковник приступил к делу. «Видите ли, Герман Викторович, руководство страны приняло решение освободить всех политических заключенных, кто находится в ИТК и ссылках», – начал полковник. Я его прервал: «Извините, полковник, но совсем недавно в нашей стране не было политических заключенных». «Да, мы это скрывали, однако все меняется, – кисло улыбнулся полковник, – поэтому у меня есть к вам предложение: написать любое заявление, где вы просите наше руководство разрешить вам вернуться к своей семье в Ленинград. Это не просьба о помиловании, а всего лишь просьба. Она будет удовлетворена в течении двух недель и в апреле вы уже будете дома». Меня это немножко разозлило, однако я не подал вида: «Извините меня, полковник, но какой смысл мне что-то просить у вас, когда мне осталось всего три месяца этой ссылки?!». «Если вы уедете отсюда после удовлетворения вашей просьбы, – пояснил полковник, – то ваша судимость будет снята, а если по окончанию срока, то возникнут проблемы в Ленинграде с устройством на работу, пропиской и так далее». «Неинтересно», – коротко резюмировал я, однако наш разговор продолжился еще с час. В результате полковник уехал обратно в Москву ни с чем.

Самое удивительное, однако, произошло недели через две после визита ко мне полковника из Москвы. На заправку ко мне подъехал 1-ый секретарь райкома партии и попросил зайти к нему после работы: «У меня есть к вам большой вопрос». «Что ж, – подумал я, – если есть вопрос, так уж и быть, зайду». Когда я оказался в его кабинете, то вопрос первого лица района меня слегка шокировал. «Какие вы видите недостатки в работе руководства района и что бы вы нам посоветовали?» – спрашивал 1-ый секретарь райкома КПСС политического ссыльного! «Во дела!» – подумал я, однако скрывать свое мнение не стал. Все эти политические перемены дали мне возможность уехать в отпуск в Хабаровск почти на целый месяц перед окончанием моей ссылки. Свой ухоженный дом я передал одному вольнонаемному, который был просто в восторге от моего жилища: «Вы просто спасаете меня, о таком доме я мог только мечтать». В Хабаровске мне помогли с устройством в центральную гостиницу и можно было ездить куда угодно в пределах Хабаровского края, однако я нелегально все же съездил в Биробиджан – посмотреть на столицу еврейской автономной республики, это заняло всего один день. Теплая погода позволяла загорать в городском пригороде и даже поплавать в Амуре. Обратно решено было поплыть пароходом из Хабаровска в Николаевск-на-Амуре, а оттуда самолетом в Аян. Путешествие оказалось великолепным. В Аяне мне хватило двух дней, чтобы получить справку об освобождении и попрощаться со всеми друзьями.